Неточные совпадения
Говоря о боге,
рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо ее молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет. Я брал в руки тяжелые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.
— Да, — отвечают, — все, это наше научение от апостола Павла. Мы куда приходим, не ссоримся… это нам не подобает. Ты раб и, что делать, терпи, ибо и по апостолу Павлу, —
говорят, — рабы должны повиноваться. А ты помни, что ты христианин, и потому
о тебе нам уже хлопотать нечего, твоей душе и без нас врата в
рай уже отверзты, а эти во тьме будут, если мы их не присоединим, так мы за них должны хлопотать.
— Ну, что, батюшка? — сказала Онуфревна, смягчая свой голос, — что с тобой сталось? Захворал, что ли? Так и есть, захворал! Напугала же я тебя! Да нужды нет, утешься, батюшка, хоть и велики грехи твои, а благость-то божия еще больше! Только покайся, да вперед не греши. Вот и я молюсь, молюсь
о тебе и денно и нощно, а теперь и того боле стану молиться. Что тут
говорить? Уж лучше сама в
рай не попаду, да тебя отмолю!
Он вплоть до ужина беспокойно и несвойственно ему вертелся на табурете, играл пальцами и непонятно
говорил о демоне,
о женщинах и Еве,
о рае и
о том, как грешили святые.
Ты, скорей
Признайся,
говори смелей,
Будь откровенен хоть со мною.
О, милый друг, зачем ты был жесток.
Ведь я ее любил, я б небесам и
раюОдной слезы ее, — когда бы мог,
Не уступил — но я тебе прощаю!
— Неблагодарная, змея! — воскликнул Юрий, —
говори, разве смертью плотят у вас за жизнь? разве на все мои ласки ты не знала другого ответа, как удар кинжала?.. боже, создатель! такая наружность и такая душа!
о если все твои ангелы похожи на нее, то какая разница между адом и
раем?.. нет! Зара, нет! это не может быть… отвечай смело: я обманулся, это сон! я болен, я безумец…
говори: чего ты хочешь?
Или начинает Серафим
о Кавказе
говорить — представит нам страну мрачную и прекрасную, место, сказке подобное, где ад и
рай обнялись, помирились и красуются, братски равные, гордые величием своим.
Он
говорил почтительно, как будто это была не та
Рая, с которой он некогда читал
о королевнах Ренцывенах и Францылях Венецианских. Только когда он указывал на старшую девочку, тоненькую, светловолосую, с большими мечтательными глазами, то голос его опять слегка дрогнул.
Тихая, аскетическая жизнь подняла так фантазию Феодора, так приучила его и созерцательности, что он целые часы проводил, мечтая то
о прелестной жизни, которая готовится праведнику в обителях
рая, то
о соделании всей земли одною паствою Христа, то погружался в созерцание бога и, долго теряясь в бесконечном, вдруг спускался на землю; и как хороша она ему казалась тогда, как ясно выражала Его и как понятно
говорило и это ветвистое дерево, и эта пернатая птица!
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь
говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в
рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
Пошла после того от одного к другому и каждому судьбу прорекала. Кого обличала, кого ублажала, кому семигранные венцы в
раю обещала, кому
о мирской суете вспоминать запрещала. «Милосердные и любовно все покрывающие обетования» — больше
говорила она. Подошла к лежавшему еще юроду и такое слово ему молвила...
Про старые годы так миршенцы
говаривали, так сердцем болели по былым временам, вспоминая монастырщину и плачась
о ней, как
о потерянном
рае.
Инстинкт в нравственной жизни человека играет двоякую роль: он унаследован от древней природы, от человека архаического, в нем
говорит древний ужас и страх, рабство и суеверие, жестокость и звериность, и в нем же есть напоминание
о рае,
о древней свободе,
о древней силе человека,
о древней связи его с космосом,
о первобытной стихии жизни.
Не мог я к нему подойти, не мог заговорить таким языком, чтоб он хотя бы понял,
о чем я
говорю. Я стал рассказывать, что люди, которые на земле жили праведно, которые не убивали, не крали, не блудили, попадут в
рай, — там будет так хорошо, что мы себе здесь даже и представить не можем.
Одною,
говорите вы, любуетесь, как звездою любви на роскошном ложе неба, как обольстительною девою, которая должна украшать
рай магометов: все помыслы
о ней — соблазн, грех, бессонница, видения, бунтующие кровь вашу.